Чтение успокаивает и утихомиривает мысли и боль. Страницы бинтами наматываются на сознание, промокают раны существования. Бумажным жгутом стягивают дыру в вене личности. Какой это замечательный способ уйти от себя в объятия переплета.
Сегодня я наконец вымучила Пруста, который топил меня целый месяц. Ни одна книга не была еще столь долгой — читала по полчаса, час, не каждый день. Пруст топил меня в омуте своей меланхоличной глубины. Только ты выдергиваешь голову из путанных описаний, только вдыхаешь глоток удачной метафоры, как он тут же неумолимой хваткой погружает тебя снова в свое болото хлюпающей грусти. О Прусте мне открылись 2 вещи: он писал для себя, ради собственного удовольствия, абсолютно не беря в расчет читателя, писатели такого рода — эгоисты. Озарение номер 2 заключается в том, что Марсель Пруст — не романист. Он эссеист, у него дробное отрывистое мышление, он не справляется с динамикой сюжета. Ему удаются состояния, но не событийность, он оперирует восприятием явлений, а не их значимостью. У него нет взаимодействия, нет конфликта — разве что на весьма трансцендентальном уровне. А что, собственно, случилось? Изменения незаметны, как переход из октября в ноябрь. Поезд Марселя Пруста не идет от пункта А к пункту Б. Это АААААААА-БББББББ. С перерывом на чашку чаю, из которой удивленно выплескиваются улицы и города. Пруст терзается грустью и терзает читателя. Поставить точку для него — отважное решение, он не угомонится, пока не испишет свой приступ любви или иного болезненного состояния души-природы до крови истертых пальцев. Но за отдельные моменты ему с легкостью прощаешь все. Рассвет взора, суровость его взгляда компенсировалась мягкой тканью перчаток, голуби были как соцветия сирени — прекрасные аллегории, переданные мною не дословно, ибо у меня язык сломается. Или клавиатура. Может, потому, что это был перевод не Ромма, а Любимова. И какая -то неуловимость, горловая протяжность, всхлип разложенного на орхидеях чувства — все это Пруст.
И как замечательно после невольного жеманства Пруста попасть в чеканность ритма Ремарка, чьи "Тени в раю" четки и жизненны, выполнены решительным росчерком... Читать его — это дышать ясным воздухом, идти по знакомой прямой дороге. Фотографичная философия Ремарка — цепная реакция, от которой так просто не отцепиться... Почему-то Ремарк мне ближе, и его темы войны, эмиграции, потерянности очень важны. Сейчас я на 95 странице, и я затянута в его цепи.